Профессор Евгений БРЮН:
“Задача наркологии в этом и состоит – сделать человека свободным”
Главный психиатр-нарколог Минздрава России – о недавней истории своейспециальности, о возможностях современной медицины, о вере и безверии и о том, почему он построил храм
Врачи иногда шутят: чем свободнее общество, тем лучше развивается наркология. Увы, это справедливо. Всего три десятка лет назад в стране не умели лечить наркоманию. По простой причине – не было этого явления в нашем обществе. Алкоголизм? Да, расцветал. Но лечение тоже часто подменялось «волевыми решениями». Как помним, антиалкогольная кампания 80-х годов развал государства лишь ускорила. На смену волевым решениям пришла либеральная вакханалия, последствия которой страна расхлебывает до сих пор.
К всплеску наркологических заболеваний начала 90-х отечественная медицина действительно оказалась не готова. Наркология вообще долгие годы пыталась обрести себя в современном обществе.
«Конечно, наркология и свобода – родственные понятия, – говорит профессор Евгений Брюн. – Задача наркологии в этом и состоит – сделать человека свободным. Свободным от своей зависимости».
Именно наркологию Евгений Алексеевич считает одной из самых христианских областей медицины: «Больной приходит к врачу, когда не в силах больше существовать в привычном образе жизни – алкогольном или наркотическом. Выздоровление начинается со слов «Я больше не могу и не хочу так жить». Согласитесь, именно эти слова – «предтеча» покаяния».
В начале 90-х годов Русская Православная церковь одной из первых в нашем обществе приняла активное участие в помощи наркоманам. Был период, когда официальная наркология и церковные программы существовали сами по себе. Вроде бы, и не противоречили друг другу, но «мостиков» было слишком мало. Профессор Брюн – из тех людей, кто начал их наводить.
Наша справка
Евгений Алексеевич БРЮН – главный психиатр-нарколог Минздрава России, директор Московского научно-практического центра наркологии, доктор медицинских наук, профессор, заведующий кафедрой наркологии Российской медицинской академии последипломного образования, заслуженный врач РФ, член Общественной Палаты РФ.
– Никакие методы лечения не будут работать, если человек не заинтересован в собственном выздоровлении, – говорит Евгений Алексеевич. – В наркологии это особенно заметно. Мало вывести больного из состояния абстиненции. Тяжелее мотивировать его на прохождение длительных реабилитационных программ. Вообще в жизни людей, «порвавших» с алкоголем и наркотиками, тяжелейший период – первые полгода-год. Им надо порвать с привычным кругом собутыльников или приятелей-наркоманов, поставщиков «дряни». И в клинике больные, как правило, настроены очень серьезно. Но за пределами больницы остаются одни. Что дальше? Исчезает настрой, зато приходят пустота, депрессия, срыв. Усилия, – и самого больного, и врачей, – насмарку. Возникает давно известный в медицине эффект – «крутящихся дверей»: больной вышел, и скоро снова вошел. Или не вошел вовсе…
– Церковные реабилитационные центры заполняли эту пустоту?
– Именно так. Во-первых, они приводили больных к вере. Возвращать людей в лоно религиозной традиции вообще чрезвычайно важно. Для выздоравливающего также важна трезвая окружающая среда, помощь и подсказка опытных товарищей. Во многих церковных общинах люди получают именно такую поддержку: простые ответы на вопрос, как без рюмки или дозы справляться с неурядицами.
– И все-таки сегодня видно: церковные реабилитационные центры работают не всегда успешно. Почему?
– Я видел разные центры. Там, где окормляющий священник считает, что это не болезнь, а грех, и только греховной составляющей надо заниматься, дело обречено на неудачу. Алкоголь и наркотики – греховный образ жизни? Без сомнения! Но, в первую очередь, это болезнь. Она предполагает серьезные поведенческие расстройства. Возможны срывы, проносы наркотиков. Значит, без дисциплины никуда. Без системы наблюдателей из числа более опытных пациентов, без их ответственности за «сырых неофитов» успех также невозможен. Когда система выстроена, всё отлично работает.
Еще любой реабилитационный центр должен иметь в своем штате врача-психиатра-нарколога. Его задача – заметить возможное обострение заболевания и предупредить его. И, конечно, центр должен иметь медицинскую лицензию. Потому что наркомания, подчеркну, хроническое психическое заболевание. Да, с благоприятным прогнозом, но только если все составляющие – медицинская, психологическая, трудовая, обязательная духовная – правильно выстроены. Здесь нет мелочей, и об успехе лечения можно говорить после того, как человек поменяет ценности жизни.
– Как в наркологию пришли вы?
– В конце 1980-х. Почти случайно. Меня интересовали тогда другие проблемы – например, психические особенности долгожителей. Однажды вечером профессор Владимир Викторович Ковалев, директор Московского НИИ психиатрии, где я тогда работал, вызвал к себе: «Мы никак не можем укомплектовать отдел наркомании. Никто не хочет этим заниматься». Естественно, я тоже не хотел. Но Ковалев не то что бы заставил, скорее, убедил – «да, это неизвестное направление, целина. Но тем оно и привлекательно!».
Он оказался прав. Более интересной темы, чем лечение наркомании, мне сегодня трудно себе представить. Это целый мир. Медицина? Да, несомненно! Но также и психология, и социология, и культурология, и религия.
Для начала мы открыли первый в Советском Союзе молодежный анонимный кабинет. И телефон доверия, тоже первый в СССР. Почему анонимный? Очень просто – тогда за наркоманию существовала уголовная ответственность. Не могли мы подставлять своих больных. Я помню, как они сначала звонили, потом приезжали и долго ходили вокруг дома, где располагался кабинет – смотрели, нет ли где милиции.
И все-таки нам верили. Людей под белы руки никто не хватал. Наоборот, помогать в беде – помогали. Информацию о нашем кабинете стали передавать из уст в уста.
Мы, врачи, тогда учились – у своих больных. Собирали информацию о проблеме, изучали клинические закономерности. Учебников и исследований не было. До нас никто не делал даже серьезные психопатологические описания больных. Не было понятно, чем и как лечить, как разговаривать с людьми и мотивировать на лечение. Не знали мы ни-че-го!
Выяснилось, что анонимный кабинет с амбулаторной помощью – это очень мало. И нам удалось организовать клиническое отделение для добровольного лечения больных наркоманией. Тоже первое в СССР. Так для врачей в опыте лечения наркомании появилась важная «сцепка» – и амбулаторная помощь, и клиническая.
– Как вам удавалось договариваться с правоохранительными органами?
– Мы ни о чем не договаривались. Информацию о своих больных дальше положенной в таких случаях медицинской документации не пускали. Я и сегодня уверен, что наркология не должна выполнять полицейские функции.
– Если вернуться в те времена, когда исчез Советский Союз, а с ним и уголовная статья за употребление наркотиков…
– …А с отменой статьи и количество наркоманов увеличилось очень быстро – в 10 раз. Лавина! Наркоманы травились, становились инвалидами, страдали тяжелейшими психозами. Они употребляли «самопальную» дрянь, пользуясь доступностью эфедрина в аптеках. А стакан маковой соломки стоил всего в 2-3 раза дороже бутылки водки… Страшные времена.
Основным контингентом наших больных были преступники и проститутки. Считается, что представители оргпреступности 1990-х быстро вымерли. Добавлю, что вымерли не только из-за криминальных войн – от передозировок тоже. Им на смену пришла новая генерация, новая субкультура – «золотая молодежь». В этой среде наркотики стали неотъемлемой частью социального поведения. В Россию вообще хлынула западная культура – с ночными вечеринками, рейвом, со своими почти олимпийскими «лозунгами» – вы должны быть сильнее, умнее, быстрее «стариков», чтобы занять место под солнцем. А чтобы стать умнее, нужно употреблять «умные» вещества. В клубах распространялись новые, дорогие «линии» наркотиков.
Кстати, подчас нам, врачам, приходилось своих подопечных учить элементарным вещам – чистить зубы, мыть руки перед едой. Причем уровень неблагополучия больных иногда не зависел от статуса и материального достатка их родителей. Скорее, даже, наоборот.
– Маргиналы из «золотой молодежи» – оригинально звучит.
– А кто сказал, что богатство – это «страховка» от маргинальности? Привозят на лечение мальчика 15 лет, кокаиниста. Папа – очень богатый человек. Спрашиваю папашу – «как же вы допустили, что сын подсел на кокаин?». – «А что такого? – с недоумением спрашивает тот. – Я сам иногда люблю».
Девочка-наркоманка, 13 лет. Ученица престижной школы. На теле нет живого места от пирсинга и татуировок. Родители объясняют – «всё в порядке! Девочка ведь должна себя реализовать, самоутвердиться».
Знаете, кстати, что в те времена объединяло всех наркоманов, вне зависимости от их достатка и «происхождения»? Пустота! Полная духовная пустота. Я с самого начала задавался вопросом – как и чем эту пустоту можно заполнить? По стечению обстоятельств, к одной из наших больных в 1990-м году приезжал отец Александр Мень. Мы долго говорили с ним о том, что именно духовной составляющей не хватает нашим программам реабилитации. И нам обязательно нужен священник.
Отец Александр тогда успел выполнить свое обещание – прислал очень талантливого пастыря. Но, знаете, даже самые простые и очевидные «паззлы» иногда складываются годами. Вот и тогда наше сотрудничество не сложилось.
– Почему?
– Священник был очень востребован и в других местах. У нас он не мог появляться часто, о чем сразу и предупредил. А нашими подопечными надо заниматься постоянно. Их состояние – это духовные джунгли. Туземцы ведь тоже никогда не слышали таких слов, как Троица, Евангелие. С ними надо было начинать с простых, азбучных истин. Задача священника здесь куда тяжелее, чем миссионерство, в общепринятом смысле этого слова. Нужна полная самоотдача. Увы, я хорошо понимаю, что подавляющее большинство священников не готовы работать с нашими больными. Поэтому особенно радуюсь другим примерам – где все сложилось…
– В Московском Научно-практическом центре наркологии, который вы возглавляете, в итоге тоже все сложилось. И священник есть, и больничный храм.
– Своего, в лучшем смысле этого слова, священника мы обрели не сразу. Отец Димитрий Арзуманов своей добротой напоминает мне старого деревенского батюшку, а мера его добра такова, что ее хватает на всех – на больных, на врачей, на обычных прихожан. С появлением храма и вовсе связана целая история. Мне долго, многие месяцы, снились две иконы – Преображения Господня и Покрова Пресвятой Богородицы. Я никак не мог понять, к чему. Вскоре наш центр расширился и переехал в новые помещения. И я совершенно ясно понял: здесь должен быть храм Преображения! И мы его построили. Своими руками. Больные расписывали храм, сотрудники на строительство жертвовали деньги. И это единение очень важно и показательно.
– Вам снились две иконы, а храм построили один…
– Не так давно мы организовали для наших ребят загородный реабилитационный центр на 200 коек. Больные живут, получают медицинскую и психологическую помощь, участвуют в образовательных и трудовых программах. Это большая история, и без храма ее не реализовать. Тем более, не решить главную задачу: снять с наших больных клеймо изгоев, которые ничего не могут и не умеют.
– Что такое официальная наркология сегодня?
– Синтез всего лучшего, что нашей наукой накоплено и в России, и в мире. В советское время и в ранние постсоветские времена в отечественной наркологии использовались, в основном, медико-биологические программы лечения, многое сводилось к психиатрической помощи. А на Западе, наоборот, занимались социальной реабилитацией, но лечением – практически нет. Оба подхода оказались однобокими и малоэффективными. Уникальность нашего нынешнего пути – в стремлении объединить оба направления в единую организационную и технологическую цепочку.
Наша система призвана вылечить человека, реабилитировать и отпустить его в открытый мир. Этот путь отечественной наркологии – результат наших поисков 1990-х годов и начала 2000-х. Мы точно знаем, почему нашему больному лучше пройти все этапы лечения – детоксикацию, психиатрическое лечение, психотерапию и, как финал, реабилитацию. Лет 20 назад мы считали: следуя программе, можно выйти примерно на 40% годовых ремиссий. Это будет «потолок». Практика показала 48-50% годовых ремиссий. Подчеркну – цифры касаются тех больных, которые прошли все этапы лечения.
Одна из последних наших идей – создание лечебной субкультуры. Разрозненно опыт накоплен очень богатый – у «Анонимных алкоголиков», «Анонимных наркоманов», в религиозных центрах помощи и реабилитации.
– Существует мнение что программа «12 шагов» и связанные с ней группы анонимных алкоголиков и наркоманов –чуждое нашему менталитету явление. С другой стороны, «12 шагов» именно в России показывают свою эффективность. Почему?
– «12 шагов» – это удачная реабилитационная программа. Таких в мире – наперечет. Кстати, в США «12 шагов» охватывают всего 2-3% больных. У нас примерно столько же. Одно из ее преимуществ в том, что основной курс больные проходят в клинике – в период лечения. Есть также курсы и семинары для родственников, которым объясняют суть заболевания и учат правильному общению с больными. Ведь очень важно, чтобы наши подопечные не выпали из семьи, из социума, чтобы не остались в одиночестве. В противном случае – депрессия, тяга и срыв.
«12 шагов» благословил покойный Патриарх Алексий II. В Церкви многие приходы работают по этой программе. Часто она становится для больных трамплином в новую жизнь. После нее люди приходят в церковь, крестятся. Диссонанса с православием нет потому, что в основе программы – та самая идея покаяния: я не хочу больше так жить!
Единственный серьезный недостаток программы – чрезмерное обилие американизмов. А с национальным менталитетом проблемы возникают, когда наркологи, приучая пациентов к жизни без химических удовольствий, предлагают им действительно чуждую культуру. Так, в частной наркологии предлагают реабилитацию через кундалини-йогу и, как дальнейшее развитие, получение удовольствия через секс. Такое смешение разноэтнических мифологий в одной голове для наших больных – совершенно неразрешимая задача. Православной по своей сути душе с нею не справиться. Так ведь в данном случае душу и подсознание разрушают не «12 шагов», а «культуральные» подтасовки.
– Где в наркологии грань между необходимой жесткостью и гуманизмом?
– Первично милосердие. Общество боится и не любит наших больных. И в своей наркоманской жизни они сталкиваются лишь с ненавистью. А когда приходят к нам, видят человеческое отношение, то начинают оттаивать. С ними нужно договариваться. У них ведь в голове хаос. Добро и зло перемешаны, рамки дозволенного отсутствуют. Чтобы договориться о «системе координат», надо проявить гибкость. Даже дать на первый раз возможность ошибиться, сорваться. И вернуться к нам вновь.
Редко первая госпитализация оказывается единственной и эффективной. Это не очень страшно: ведь человек только учится системе поведения в лечебной программе. Но программа жесткая. Мы говорим больному, что он должен находиться у нас в изоляции не менее 28 дней. И это будет так. Уйдет раньше – значит, сорвется немедленно, тут же, за порогом клиники. Увы, наши слова – не «страшилки». Это опыт и практика.
Значит, нужна не столько жесткость, сколько правда. Врать нет смысла: наши подопечные очень чувствительны к вранью. Выход только один – лечить правдой. Держать свое слово. Быть одновременно твердым и доброжелательным.
Можете поделиться новостью в соц. сетях: